Мы слишком увлеклись исследованием роли личности в Истории. В разрушении СССР видим ключевую роль тех или иных персоналий – и во время Перестройки, и на двадцатом съезде, и в годы косыгинских реформ. Усматриваем предательство одних и бездействие других в сегодняшнем унизительном положении сверхдержавы. Однако забываем, что троица, собравшаяся в Беловежской пуще, была избрана миллионами голосов. В 1956 году миллионы еще не остывших от призывов «За Родину! За Сталина!» очень легко убрали Сталина из своей жизни. Не будь воли миллионов, не было бы ни Хрущева на двадцатом Съезде, ни предателей в Беловежской Пуще, ни нынешних поводырей ослепленных масс. А, с другой стороны, нет сегодня миллионов за спинами именно тех, кто может остановить падение Великой страны.

Если каждую крупную историческую личность можно исследовать биографически, можно проследить эволюцию ее взглядов, влияние на принятие решений, то отследить каждую крупинку из миллионов не предоставляется возможным. Можно увидеть лишь движение некоего обобщенного сознания и интересов. Марксистами это называется отследить классовые интересы. Но даже среди них одни пытаются смотреть на классы пафосно-монументально, другие копаются именно в крупинках, опускаясь до индивидуальностей и при этом теряя из виду класс, третьи пытаются скрестить книжные цитаты классиков. О роли масс в Истории сказано очень много и… ничего приложимого к меняющейся жизни… (Например, всякий новый и непонятный «социальный порыв» чаще объясняют всего лишь манипулируемостью масс. Но и это – тоже не ответ. В 1996 году, когда выбирали Ельцина, большинству уже было все абсолютно ясно. Однако выбрали! Осознанно! Почему?!)

В статье будет поднят тот же вопрос о роли масс в Истории, но взглянем на него через призму фарса и трагедии великой системы, через вопросы, которые просты, которые на слуху и которые слишком часто задаются: «Распался ли Советский Союз естественно, или он был разрушен?», «Почему проголосовавший за СССР народ не встал на его защиту?», «Почему руководитель системной политической основы строя – Коммунистической партии – Зюганов в критические дни сентябряоктября 1993 года призвал людей не выходить на улицы?», «Мог ли случиться августовский перелом 1991 года, если бы Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев был бы не президентом СССР, а председателем Верховного Совета?». На вопросы о причинах крушения Советского Союза

дают диаметрально противоположные ответы, и каждый из них имеет свое право на существование. Истина лежит отнюдь не посредине – как обобщающая категория она объединяет в себе все суждения. Более того, она динамична – каждый нынешний поворот развития человечества может высветить эпицентр Истины в совершенно новом месте огромной Истории. Иначе как неоднозначностью Истины не объяснить одновременно и стремительность разрушения страны-исполина, и нарастающую тягу к ее возрождению. Этими и другими вопросами мы и зададимся. Попытаемся осветить некоторые немаловажные причины, приведшие к событиям 1991 года, поговорим о том, что было такого в СССР, что десятилетиями сцепляло шестую часть планеты, но что возрожденное сегодня неизбежно сделает какое-либо воскрешение Советского Союза преждевременным. Поговорим о том, сколько сермяжной правды в сарказме Черномырдина: «Какую бы партию мы сейчас ни создавали, у нас получается КПСС», о строе и о классовой ситуации в СССР.

В большей степени мы будем говорить о Советском Союзе, но заденем и его наследницу Российскую Федерацию. И хотя мы не будем специально будировать вопрос «Если не Путин, то кто?», но надеемся, что по итогам беседы этот вопрос подспудно напросится сам с серьезными размышлениями.

Несколько слов о формате беседы. Она будет носить в основном тезисный характер, ибо на эту тему сказано так много, что повторные разборы просто оттолкнут вас от чтения. Но это будет не просто повторение тезисов – мы возьмем выжимки, выводы разных аналитиков, будем столбить и выстраивать их – совершенно разные, порой диаметрально противоположные – в единую логическую линию. И так будет сделано не случайно, ибо логика Истории – в переплетении противоположностей. Такой же разноречивой была и логика СССР. Причину его естественно-неестественного поражения

можно понять, не выискивая какой-либо один фактор, самый существенный и главный, а рассматривая развитие СССР как борьбу противоположных тенденций, причем борьбу меж собой, в том числе, и некапиталистических устремлений, каждое из которых само по себе не имело целью его уничтожение.

Для поиска причин мы обратимся к долгой истории СССР, но начнем от его финала – от августа 1991 года. 

Не будем рассматривать события тех дней во всех подробностях, не будем обсуждать действия ГКЧП и задаваться вопросами, было ли затворничество Горбачева действительно насильственным. Сконцентрируемся на ключевых моментах.

вердикт: для распада сверхдержавы не было основополагающей, базисной причины – нежелания большинства ее граждан жить единым советским социалистическим Союзом. Вспомним, что тогда 76 процентов проголосовавших высказались за сохранение Союза. Обратим внимание на эпохальное значение референдума – не будь этого голосования, массовые московские волнения против ГКЧП, послужившие толчком к последующему роспуску союзных органов и затем СССР, были бы интерпретированы как выражение воли народа. Было бы вписано в скрижали Истории, что СССР был сметен самим народом. Результаты референдума 1991 года не дают это сделать.

И вот, как бы в порядке реализации итогов референдума о сохранении СССР Горбачев преподносит Союзный Договор [2]. Но читаем: вместо СССР создается конфедерация «Союз Суверенных Советских Республик». Углубляемся в текст и видим, что в ведение союзных республик передается большинство экономических вопросов, вопросы социальной и культурной политики, вводится гражданство союзных республик. То есть СССР на деле разрушается! Каким же образом Горбачев сумел так наизнанку вывернуть волю народа? Ответ кроется в одном слове, которое попало в формулировку вопроса на референдуме – «суверенные». Вопрос звучал так: «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновленной федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?»

Никто тогда не заметил разрушительного подвоха в слове «суверенных». Казалось, это всего лишь модный в те дни синоним слова «самостоятельных», и, в принципе, определенная доля самостоятельности у наших республик была. Но вспомним, что слово «суверенный» восходит от слова

«суверен», означающего носителя неограниченной верховной государственной власти. Одного этого достаточно, чтобы понять, какая мина была заложена в вопросе референдума: у суверенных республик по определению не может быть вышестоящего руководящего органа.

Застолбим: Результаты референдума 17 марта 1991 года помогают ответить на ключевой научно-исторический вопрос эпохи: «Распался ли СССР естественно, или он был разрушен?». Для естественного распада СССР не было базисного основания – нежелания народа и дальше быть единым советским социалистическим Союзом. Но в самой формулировке вопроса была заложена мина под единый Союз, заключенная в слове «суверенных». В дальнейшем на нем стали строиться мошеннические политические игры. СССР, естественно подошедший к потрясениям, был развален искусственно, в том числе такими подлогами, как спекуляцией словом «суверенные».

Но продолжим. Что значат слова о том, что СССР подошел к потрясениям естественно?

Не будем углубляться в экономические схемы, вычленим лишь, что в остатке от такой независимости в ведении предприятий оказывалось право распоряжения производимым продуктом. Нет, это еще не было частной собственностью, однако в чем главный смысл частной собственности для экономики? – Кроме безусловного права на владение

средствами производства, это и право на безусловное присвоение производимого продукта и распоряжение им. Строго говоря, на этом базируется возникающий интерес к получению прибыли, то есть, получается, что некто, владеющий только лишь правом распоряжения производимым продуктом, по возникающему экономическому интересу принципиально не отличается от полноценного частного собственника. Но этим дело не ограничивалось.

Коммерциализация отношений между предприятиями и целыми подотраслями народного хозяйства вела еще и к потере плановых принципов управления отраслями и предприятиями, то есть в целом эти процессы вели к экономике, функционирующей аналогично той, что основана на частной собственности. Не хотелось бы играть в термины и тем более вводить новые, но вписывание ситуации в схему частнособственнической капиталистической экономики подталкивает к необходимости обозначить это явление. Здесь и далее будем говорить о квазичастной собственности, то есть собственности, не подразумевающей юридическое владение средствами производства, но предполагающей юридически узаконенное самостоятельное распоряжение производимым продуктом.

Стало общим местом усматривать здесь аналогию с ленинским НЭПом. Мол, те же принципы, то же допущение частной собственности. Однако если в основе НЭПа лежал бизнес, сформированный частником, условно говоря, на отдельном от государства экономическом пространстве, то здесь бизнес разворачивался на площадях государственных предприятий с использованием государственных средств производства, комплектующих и материалов, другими словами, создавался не в дополнение к государственному, что было крайне необходимо во времена разрухи двадцатых годов, а путем отделения от государства в готовом виде. Как видим, это противоположно направленные процессы. Горбачевский 

квазиНЭП кромсал единое хозяйство и вел к результатам, прямо противоположным НЭПу – он не укреплял, а разваливал экономику.

Столбим: В стране внедрялась и на базе государственных предприятий стремительно развивалась квазичастная собственность, разрушалась плановость экономики. Союзный Договор, разделяя Союз на суверенные государства, политически добивал единую плановую систему страны. Слово «социалистические» удалялось из государственного лексикона.

Самостоятельное распоряжение производимым продуктом, самостоятельное настраивание внутриотраслевых и межотраслевых связей неизбежно вели к концентрации права распоряжения продуктом в руках уже не столько коллективов предприятий, сколько их директоров. Для окончательной капитализации страны недоставало только одного шага – законодательного признания права частной собственности за теми, кому уже лично в руки было передано право распоряжения продуктом государственных предприятий. Первым документом, открывающим шлюзы для сметающего вала, был Союзный Договор. Дело оставалось за малым – депутатским голосованием.  

на политическое мошенничество – по праву президентства назначил принятие Союзного Договора не Съездом, а совещанием глав союзных республик в августе 1991 года, предполагая поставить Съезд перед уже свершившимся фактом. Если называть вещи своими именами, это и был реальный государственный и даже, более того, формационносистемный переворот. Действия ГКЧП, обвиненного в госперевороте, были направлены как раз на его предотвращение.

И вот теперь обратимся к упомянутому в начале статьи вопросу, как развивались бы события, будь Горбачев не президентом СССР, а председателем Верховного Совета?

События августа 1991 года в этом случае в принципе бы не случились.

Первое: как видим, сама процедура подписания Союзного Договора (плох он или хорош) была бы отнесена исключительно к Съезду народных депутатов СССР – просто не было бы инициатора подписывать его на уровне глав республик до принятия Съездом.

Второе: пошедший на мошеннические игры Горбачев не был бы настолько несдвигаем. При утрате доверия он был бы не отправлен на отдых в Форос, а просто переизбрался бы Верховным Советом.

Третье: даже если бы понадобилось ввести чрезвычайное положение в отсутствие руководителя Верховного Совета, у самого Верховного Совета было достаточно полномочий для создания Государственного Комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП). То есть, не было бы никаких оснований для обвинения ГКЧП в нелегитимности и, значит, последующие разгром и арест его членов были бы невозможны. Союзные органы были бы сохранены и продолжали бы работать.

Таким образом, можно обозначить ключевое обстоятельство, послужившее спусковым крючком к распаду СССР, – это президентская форма правления. Но еще раз повторим: это только спусковой крючок, слишком много причин подвело к развалу страны, однако не будь именно его, все многочисленные проблемы были бы преодолены. За свою историю страна не раз выходила и из более трудных ситуаций. Текущие тактические задачи были бы решены тем же Государственным Комитетом по чрезвычайному положению, а более глубинные проблемы СССР уже постепенно разрешались, и как это ни странно прозвучит, той же Перестройкой – противоречивой, разнонаправленной Перестройкой. Ее совершенно не по праву называют однобоко – горбачевской, и об этом мы поговорим ниже. В августе 1991 года, сделав, наконец, решительную попытку выбраться из тяжелого положения, страна споткнулась о президентство.

Столбим: Верховный Совет, Съезд народных депутатов и шире – Советская система власти оказались препятствием на пути ползучей капитализации социально-экономической системы в стране. Президентская форма правления позволила его обойти. Фатальность неудачи ГКЧП заключалась в том, что они вынуждены были встать на защиту социально-экономической системы, против развала страны, будучи в рамках президентской формы правления.

Однако, как же так получилось, что в советской стране, которой руководили идеологи, наизусть знавшие работу Ленина «Что такое Советская власть», где твердилось и широко пропагандировалось, что мы имеем самую прогрессивную в мире форму государственного устройства, случился именно идеологически самоубийственный шаг назад – введен институт президентства?

Подсказкой служит то, что главным вопросом Пленума ЦК а затем и Съезда депутатов была отмена 6-ой статьи Конституции СССР, провозглашавшей руководящую роль КПСС.

Борьбу за отмену 6-ой статьи Конституции можно считать пиком политической части Перестройки. Она сильно раскачала общество. За день до проведения поворотного февральского Пленума ЦК КПСС в Москве прошла демонстрация против 6ой статьи, которая собрала 200 тысяч человек. С этим уже нельзя было не считаться, и участники Пленума, хотя и резко покритиковали Горбачева за то, что Перестройка привела к такому развороту событий, вынуждены были проголосовать за удаление из Конституции статьи о руководящей роли партии. Ну а поскольку руководящей политической ролью поступаться было нельзя, то взамен 6-ой статье ввели высшую политическую должность «Президент СССР», обеспечив избрание на нее Генерального секретаря ЦК КПСС. Формально КПСС сохранила за собой верховную политическую власть, однако изпод системы были выбиты ленинские основы советского государственного устройства, и, как видим, это открыло дорогу прямой реставрации капитализма.

Здесь необходима оговорка. Бытует мнение, что должность Президента СССР пробивал исключительно Горбачев, чтобы сделать себя независимым от ЦК КПСС. Это действительно имело место, однако не будем забывать об остальных членах ЦК. Им-то зачем отрывать от себя рычаги воздействия на Генерального секретаря? Конечно, они смотрели на проблему иначе. Они голосовали за эту должность не ради независимости от них Горбачева, а именно, чтобы сохранить в руках партии политическую власть в стране.

Столбим: Центральный комитет КПСС пошел на введение института президентства в обмен на удаление из Конституции 6 статьи о главенствующей роли КПСС в стране. Имея в своих руках рычаги влияния на принятие государственно-политических решений, ЦК КПСС предполагал через этот пост сохранить за партией верховную политическую власть.

Однако здесь нельзя не поговорить о следующем. Сама статья о руководящей роли КПСС появилась в Конституции только в 1977 году [4]. До этого в течение шестидесяти лет Советской власти руководящая роль компартии осуществлялось без какого-либо конституционного закрепления этой нормы. Неужели и в 1991 году не могли просто убрать статью, не делая идеологически шаг назад, не вводя губительное для нас президентство?

Не могли! Ибо появление этой статьи в Конституции 1977 года тоже было не случайным. И в отличие от ситуации более ранних годов двадцатого века без конституционного закрепления правящая роль компартии действительно могла быть утрачена уже в те годы.

Подводя черту под этим разделом, столбим: Политический тренд Перестройки вывел на отмену конституционного закрепления руководящей роли КПСС. Это вынудило руководство компартии пойти на введение

института президентства в ущерб верховенству Советов, но потеря ведущей роли Советов при начавшемся перераспределении госсобственности в частные руки как раз и привела к формационному перевороту.

Теперь попробуем разобраться, почему в 1977 году стало критически важным конституционное закрепление руководящей роли КПСС.

(По логике статьи сейчас надо было бы определить, что такое командно-административная система, но пока не будем этого делать. Остановимся на простой констатации ее партийно-государственно-хозяйственной структуры. Те

определения, которые за ней затвердились, обязательно отождествляют ее с социализмом и централизованным управлением экономикой. Однако почему тогда появилась сентенция Черномырдина «Какую бы партию мы не создавали, у нас получается КПСС»? Покажем по ходу статьи ее более широкий и глубокий характер, чем просто системы управления. – Почему она здесь названа Великой, и почему оказались Великими ее Фарс и Трагедия? Попытаемся к концу обсуждения дать ее обобщающее определение, которое поможет как увидеть ее суть, так и понять, как она до сих пор влияет на магистральное движение страны даже после своей формальной кончины).

Итак, в управлении социалистической собственностью стала видеться статусная роль компартии. Для многих партийцев было непонятно, как, оторвав партийные структуры от отраслей, можно было реализовывать функцию управления социалистической собственностью. И хотя уже тогда Сталин говорил, что можно постепенно ослаблять партийно-бюрократический надзор за экономикой и даже допускать введение рыночных рычагов, таких, как товарно-денежные отношения и прочее (по его мнению, это не привело бы к утрате социализма, поскольку собственность все равно оставалась в руках народа [5]), однако такой посыл трудно было воспринять. Отдавать руководство отраслями беспартийным спецам, даже не вводя товарно-денежные отношения, просто боялись. В противовес сталинской формуле гарантия сохранения собственности социалистической виделась как раз в усилении и расширении прямого партийного руководства экономикой.

Столбим: социалистической/общенародной собственности требуется управляющий. В первые годы Советской власти компартия взяла в свои руки обязанности «штурмана» госсобственности, срастив таким образом управленческо-хозяйственные и партийные структуры.

Из всех мер реформ для целей нашей беседы выделим хозяйственную самостоятельность предприятий и ключевое значение, которое придавалось прибыли и самостоятельному распоряжению ею. Напомним, что выше мы уже говорили, что право распоряжения прибылью – суть, добавочным производимым продуктом – фактически порождает квазичастную собственность. Более того, стимулируя предприятия таким образом, реформы фактически выводили их

из-под административного управления, то есть нивелировали саму командноадминистративную систему.

Столбим: Командно-административная система, неспособная управлять усложняющимся хозяйственным механизмом, вынуждена была передавать права на это фактически частным лицам. Она сама порождала квазичастную собственность, то есть фактически сама себя отрицала.

Назревало фундаментальное системное противоречие. Оно затронуло базис – вопрос собственности, точнее говоря, механизмы управления ею. Но прежде чем и дальше углубиться в эту тему и рассмотреть это противоречие, покажем неизбежные политические последствия такого развития ситуации.  

Давление квазирыночников нарастало, и партийнохозяйственному аппарату все труднее и труднее было этому противостоять. А в связи с тем, что такое давление все активнее шло через СМИ и общественное мнение, оно обретало политический характер. Более того, и это самое главное, развивающиеся хозрасчетные отношения и нарастание количества субъектов таких отношений потребовали развития арбитражного права, и неизбежно (вынужденно, а не ради дружбы с Западом) был взят курс на правовое государство в целом. Впереди просматривалась ситуация, когда адепты рыночных методов начали бы судебное оспаривание любого вмешательства в дела предприятий, в том числе и партийного, ведь в законодательстве нигде не содержалось упоминания об обязательности решений партийных органов для хозяйствующих субъектов. На горизонте замаячил политико-правовой кризис.

И вот чтобы разрешить эту правовую коллизию, в 1977 году и было внесено изменение в Конституцию, которое единым пакетом с закреплением косыгинских реформ добавило и 6-ю статью о руководящей роли КПСС. Право партийных комитетов доминировать в делах предприятий и организаций обрело непререкаемую конституционную норму. Теперь партийные указания стало невозможно отменять судебным порядком.

Но это стало своеобразным признанием и того, что командно-административная система исчерпала возможности экономического соперничества с рыночной системой и теперь уцепилась за государственно-правовые рычаги. Опираясь на верховенство конституционного права, она железобетонно взялась за скелет экономики, полагая, что вот теперь-то, уже ничего не опасаясь, можно без оглядки наращивать на него

рыночные мускулы. Однако это были не мускулы, а опухоль. Разрастаясь, она стала разъедать и сам скелет – плановую систему, которая и без того уже была перекошена неквалифицированным железобетонно-императивным управлением. Ломалась сбалансированность, разбухали дефициты и плодились другие негативные явления. С приходом к власти команды Горбачева состоялась окончательная капитуляция плановой экономики, выразившаяся в открытой и лавинообразной раздаче общенародной собственности по республиканским и частным карманам, о которой здесь уже было сказано.

Столбим: Появление 6-й статьи Конституции – это, с одной стороны, правовое следствие косыгинских реформ, начавших движение к гражданско-правовому государству, желание выстроить систему права с верховенством партийной власти, но, с другой стороны, это фактическое признание экономического поражения командно-административной системы перед рыночной и попытка рамками правовой системы поставить терпящий поражение партийный аппарат в непререкаемое положение над хозяйственным.

Еще раз подчеркнем: без развития и расширения хозрасчетных отношений необходимости закреплении верховенства партии именно в Конституции не было бы – при функционировании экономики на планово-целевых принципах необходимость партийного руководства была само собой разумеющейся без какой-либо статьи в Конституции.

Однако остановить процесс рыночного разъедания экономического базиса оказалось не под силу надстроечному конституционному прессу командно-административной системы. Более того, командно-административная вертикаль сама стала лакомым куском для рыночной системы. Рынок начал проникать в партийно-чиновничьи кабинеты и головы.

Но был ли какой-либо иной, третий – неадминистративный и нерыночный путь?  

Возражая им, необходимо сказать, что безбрежные возможности глобального цифрового планирования, способного рассчитывать выпуск каждого единичного товара в огромнейшей стране, рано или поздно упрутся в то, что никакая оцифрованная система не в состоянии учесть завтрашнее желание каждого единичного жителя. Она может зафиксировать потребность в производстве товаров на текущую дату, от силы – на текущую неделю, но не более. Экономикой движет интерес. Машине он непосилен. А интерес, суммирующий желания миллионов, выливается в политику, ибо обнаруживаются вдруг, что суммарные интересы представителей одного слоя населения (или класса), мягко скажем, не совпадают с суммарными интересами слоя другого.

Кроме того, напомним адептам Глушкова, что в шестидесятых в недрах командно-административной системы нарождался слой, нацеленный на переход к капитализму и имевший в своих руках рычаги принятия государственных решений. Цифровизация экономики помешала бы их целям, поэтому они блокировали бы реформу академика. Противникам цифровизации помогла бы и другая часть партийно-административного аппарата – тех, кто хотя и были сторонниками социализма, но которых цифровизация могла оставить без дела, направив, а кого-то и вернув на инженерные и рабочие места.

Столбим: Суть реформы Глушкова – в оцифровывании вчерашних потребностей, она в принципе не могла просчитывать будущее структуры потребления. Но даже ее полезная, прогрессивная часть не была бы принята, и главную тормозящую роль в этом сыграла бы командно-административная система. Поэтому нам никуда не уйти от разбора этого ключевого порока советской действительности.

Вот так мягко, без потрясений и конституционных реформ, в порядке решения частной задачи, поставленной еще Лениным, – прополкой на корню проблемы, еще не видевшейся глобальной. Последователями Сталина сразу после его смерти в закрепление этого положения были сделаны конкретные шаги: были урезаны полномочия, зарплаты и льготы партийных руководителей, началась перестройка партийного аппарата.

Столбим: вопреки распространенному мнению Сталин был противником прямого партийно-административного управления социалистической экономикой. Суть сталинской реформы заключалась в демонтаже командноадминистративной системы в ее зародыше.

Однако сталинские реформы были сразу же свёрнуты Хрущевым. Зарплаты и льготы партийным руководителям были возвращены. А об освобождении партийного аппарата от функций хозяйственного руководства речи даже не шло.

Столбим: Командно-административная система получила мощный импульс именно в результате отказа от сталинских реформы партии. Многие аналитики видят причину отказа в нежелании партийных бонзов лишаться постов и роскошной жизни, однако корень проблемы был гораздо глубже. Речь идет не об отдельных функциях партии и амбициях отдельных ее руководителей, а о закостеневшем на уровне начала двадцатых годов понимании статусной роли компартии в социалистическом обществе. Ведь, казалось бы, уводя партию от непосредственного управления экономикой, отдавая последнюю на откуп беспартийным специалистам, Сталин чуть ли не возвращал страну в досоциалистическое состояние, по крайней мере, сам шел в том же направлении, куда скатывалась затем командно-административная система, – к косыгинскому хозрасчету.

Но сталинская идея была не столь прямолинейна: она заходила к решению глобального исторического вопроса с иной – формационно новой, неожиданной для «традиционной» социально-экономической теории стороны.

Вспомним, как впервые в мире рабочие организовали безвозмездный субботник (сами!), и с каким ликованием Ленин встретил их инициативу, концептуально назвав субботники коммунистическими [7]. Следующим фактором, рожденным в рабочей среде в эти годы, стало соревнование. Здесь большевикам увиделась отличная замена капиталистической конкуренции. Последующее стахановское движение вообще предстало триумфом нового отношения к труду и, скажем больше, показалось окончательным закреплением у рабочих чувства ответственного хозяина народной собственности.

Большевики по примеру парижских коммунаров ввели на предприятиях рабочий контроль, но сами российские пролетарии пошли дальше – не только через народный контроль, но именно через хозяйское отношение к труду рабочие стали заявлять себя хозяевами доставшихся им цехов и заводов. Рабочие творили новый тип отношений в экономике, причем творили сами! Ведь никакими директивами сверху ни субботники, ни производственное соревнование, ни стахановский труд, ни, тем более, хозяйское отношение к формально не принадлежащей тебе собственности не родишь.

И, самое главное, все инициативы рабочих носили коллективистский характер. Невозможно представить субботник из одного и даже двух человек. Выйти на такое дело можно было только по договоренности и солидарно. Рабочие относились к доставшимся им цехам и заводам не как традиционные индивидуальные собственники, а солидаризировано, то есть, как единый класс. Именно класс! И именно по-хозяйски! Большевики, вершившие революцию по книжкам Маркса и даже не мечтавшие увидеть в отсталом по европейским меркам российском рабочем классе хозяина бывшей буржуазной собственности, этот феномен увидели. На глазах всего мира рождалось невиданное в мировой истории явление, не предсказывавшееся даже самими марксистами, – рабочий класс становился новым системным, формационным собственником. И самое главное – становился сам!

Социализм – это творчество масс! Так однажды высказался об этом Ленин, и именно это проявление у рабочих признаков нового собственника увиделось Сталину в те годы. И именно от этого он отталкивался, закладывая свои политические реформы.

Столбим: В социалистической экономике рабочий класс творил новый тип отношений и становился новым собственником средств производства – не номинальным, а реальным, формационным. Именно на этом феномене базировались сталинские реформы.

Здесь необходимо отступление. Как бы убедительно не рассказывать о рабочем классе, как новом формационном собственнике, нам, сегодняшним, трудно представить себе феномен чувства собственника для рабочего человека как единичной частички класса. Не дает это сделать отторжение на подсознательном уровне дискредитированных системой идеологических пропагандистских штампов. И все же попробуем. Без такого мировоззренческого отступления невозможно будет в принципе двинуться в нашем анализе дальше. Необходимо представить себе, что мы могли бы иметь, не случись отказа от сталинской модели. Хотя бы в идеале.

Идеал

Итак, Рабочий приходит на работу, идет к Станку и внутренне говорит себе: «Этот Станок Мой! Разумеется, он принадлежит Государству, но он Мой – ведь отвечаю за Него только Я! Я берегу Его от поломок, ухаживаю за Ним, совершенствую Его, я творю на Нем. Выпускаемые на Станке Детали принадлежат Государству, но это Мои Детали – ведь только Я обеспечиваю Их качество и совершенство! Я делаю их как Свои, как для Себя».

Для коллектива рабочих Цеха – это Их Цех.

Для коллектива рабочих Завода – это Их Завод.

Для рабочего Класса в целом Индустрия Государства – это Его Индустрия.

Рабочий, как Класс, выпускает промышленную Продукцию как для Себя, хотя и Станок, и Цех, и Завод, и Индустрия, и выпускаемый Продукт принадлежат Государству, а, значит, всему Обществу.

Сегодня такие рассуждения вызывают усмешку. Однако в годы встающего на ноги социализма они действительно прорастали. От них веяло необычной новизной, свежестью и притягательностью. Новой романтикой! И идеал казался достижимым! Показательных примеров для этого хватало.

Столбим: Всякое революционное преобразование общества есть движение к идеалу. Без романтики оно невозможно. «Делаю для всех – значит, делаю как для себя!». Не было бы всего этого – не было бы социализма вообще.

Однако позже – после десятилетий дискредитации социализма командно-административной системой – все это стало неестественным. И потому очень важно понять, как такое идеализированное хозяйское восприятие общенародной собственности могло бы стать реальной альтернативой рыночным механизмам (глубинным фундаментом сталинских реформ) уже не на уровне станка, цеха, завода, а в масштабе всей экономики – макромасштабе. 

На этом моменте надо поставить отдельный акцент: как видим, роль рабочего класса в этом феномене являлась бы ключевой. Главным действующим лицом (носителем мотива) становился рабочий, причем рабочий как класс – с обязательными признаками класса, как нового собственника. Его мотив (продукт, как для себя) имел бы четко выраженный формационный характер – стал бы определяющим признаком, сутью социалистической формации.

В принципе, это и есть та тонкая на тот момент нить, за которую Сталин хотел ухватиться. Нить действительно была очень тонка – образно выражаясь, физически тонка. Из-за объективно неравномерного развития экономики не везде могли появляться новые формационные качества рабочего класса. Там, где примитивнее труд, – слабее чувство его значимости. Там, где примитивнее производимый продукт, – слабее чувство ответственности за него. А чем меньше предприятия, тем слабее ощущение сопричастности к большому классу. Вмешивался и субъективный фактор: например, нередко движение ударников дискредитировалось – когда для получения стахановских рекордов умышленно или по неумению искусственно создавались более выгодные условия для работы: выделялось лучшее оборудование, подсобные работники и т.д.

Все эти перекосы требовалось аккуратно, терпеливо и, прямо скажем, виртуозно преодолевать, избавляться от показушничества, а реальные полезные примеры повсеместно распространять. Надо было расширять тонкую нить, надо было вносить в те рабочие коллективы, где новый подход еще не находил места, новое понимание значимости труда и ответственное отношение к нему, прививать им чувство собственника народного достояния. Вот какие реформы требовались социалистической экономике!

Столбим: Суть сталинской экономической модели – продукт, как главный мотив. Косыгинская реформа мотивом делала прибыль. Планирование по сути своей совместимо только с продуктом, а несовместимость его с прибылью рано или поздно привела бы к перекосам в экономике. Классовый фактор (чувство классового собственника) был ориентирован именно на продукт и был определяющим в сталинском варианте, однако неравномерность развития экономики сужала его поле. Новое чувство классового собственника необходимо было распространять и прививать.

Однако почему впоследствии «продукт как для себя» заменили «прибылью»? Да, это объяснили всеобщим падением энтузиазма и незаинтересованностью в высокопроизводительном труде, но почему новое отношение не закрепилось, почему рабочие уже не выпускали продукт Как Для Себя? Не случайно ли новый фактор исчез спустя десятилетие после смерти Сталина? Может не случайно это произошло в результате сворачивания сталинских реформ? – Именно политических?

И вот здесь можно логично переходить к разговору о партии. Ту реформу экономики, расширяющую тонкую нить классового самосознания, невозможно было провести без партии, точнее говоря, партии сталинского типа. Суть той широкой повсеместной идеологической (пропагандистской) работы, которой, по мнению Сталина, и должна была в первую очередь заняться компартия и есть в распространении и пропаганде нового чувства классового собственника. 

В перспективе, когда производство должно будет неизбежно усложняться, когда это должно будет приводить к новым внутрипроизводственным отношениям, чувство хозяина должно будет побуждать рабочих активно подключаться и к принятию управленческих решений на производстве. Ведь усложнение и увеличение производства неизбежно ведет к отдалению руководства предприятия от понимания условий низовых уровней организации производства (грубо говоря, к тому, например, как оптимально организовать рабочее место станочника, небольшого участка и даже конвейерного производства), и мнение станочника при принятии управленческих производственных решений становится принципиально важным.

А это уже следующая – управленческая (пусть и частичная, консолидированная) – ступень. Роль рабочего класса должна была постоянно возрастать, и, соответственно, классовое самосознание рабочих должно было подниматься на все более и более высокие уровни, требуя, в свою очередь, поднятия на новые уровни и партийной идеологической работы.

Столбим: Глобально-исторической миссией коммунистической партии в социалистическом обществе становилось формирование и расширение в рабочем классе нового типа классового самосознания.

Еще раз подчеркнем, сама суть рабочего класса при социализме дополнялась его собственническим отношением к средствам производства и производимому продукту, а это требует одного очень важного теоретического уточнения.  

Иное дело при социализме. За рабочим классом также формально не закрепляется собственность на средства производства, но в понятии отношения к средствам производства все большую роль начинает играть «меньшая часть», а именно новый субъективный фактор – чувство сопричастности к собственности, ответственность хозяина, которые, действительно, никакими законами не закрепишь и не оформишь. Если быть точнее, субъективный фактор был и при капитализме, однако выражался он скорее в обратном – негативном отношении к средствам производства. Вспомним восстания против машин: для рабочих средства производства в иных случаях становились конкурентами их мускульной силе. В условиях же социализма это отношение позитивно и все более и более значимо. То есть, в ленинском определении класса (которое было выведено на основе анализа антагонистического классового общества) в условиях нового общества все большую роль начинает играть субъективный фактор отношения класса к средствам производства – наряду с формализовано-законодательным еще и социально-ответственный. (Добавим: по мере развития социализма соотношение значимости формального и неформального в отношении к средствам производства у рабочего класса должно меняться в сторону последнего – «большее» и «меньшее» по своей значимости должно меняться местами).

Было бы поверхностным считать, что осуществить рывок, позволивший за десять лет наверстать то, что капстраны проходили столетиями, возможно было кавалерийской атакой, комиссарским револьвером и лозунгами. Формировалась стройная и продуманная система управления экономикой. Возводились тысячи новых предприятий, и все они без проблем встраивались в единый хозяйственный организм, мы не знаем примеров критических перекосов, сбоев, бардака, которые неизбежны были бы, если бы все это не делалось с умом, в том числе большой армией новых социалистических экономистов, юристов, ученых.

Приведем пример с эффективно заработавшей налоговой системой, когда введенный высокий налог с оборота, который похоронил бы любую капиталистическую экономику (и, кстати, цивилизованно покончил с НЭПом, встроив предприятия нэпманов в систему социалистической кооперации и трестов), идеально пришелся к централизованной социалистической системе, а именно стал мощнейшим стимулом к снижению себестоимости продукции. Ведь высокая стоимость продукции приводила к денежному росту оборота и, соответственно, к большим налогам, а это вынуждало тресты и предприятия находить способы снижения цен. Регулярные сталинские снижения цен – это не пропагандистские акции, а отражение действительных процессов в социалистической экономике. Напомним, что косыгинский упор на прибыль, напротив, приводил к накруткам вала и заинтересованности выпускать как можно более дорогую и нелепо громоздкую продукцию.

В работах академика Венедиктова подробнейшим образом была описана социалистическая трехуровневая хозяйственная структура (предприятие-трест-синдикат), определена нормативная база социализма, юридические аспекты и так далее. Сегодня, набирая в поисковике интернета работу Венедиктова «Государственная социалистическая собственность», постоянно сталкиваешься с уточнением, что речь идет не о социалистической экономике вообще, а только о ее сталинском периоде. Собственно говоря, тем самым идет вымывание понятия, ведь послесталинская экономика, включившая в себя капиталистические элементы, собственно социалистической быть перестала – это была уже экономика скатывания в капитализм.

То есть, именно сталинскую экономику и можно назвать единственно социалистической.

Столбим: Вопреки разговорам об отсутствии науки о социалистической экономике она развивалась и все годы при жизни Сталина шла в ногу со становлением новой формации. Ее достижения и выводы органично вписывались в ткань народного хозяйства, поднимая его на новый формационный уровень, обеспечивая преимущество социалистической системы над капиталистической.

Неудивительно, что после 1957 года, когда одним ударом была разбита сталинская, действительно социалистическая структура хозяйственного механизма, работы Венедиктова были забыты, причем настолько, что их не вспоминают даже в руководстве КПРФ. Кого угодно называют, но не Венедиктова. На недавно прошедшей научно-практической конференции, приуроченной к 140-летию Сталина, ни разу не упомянулась суть его экономической модели. Говорилось лишь о цифрах и достижениях социализма, но ни разу о развивавшейся экономической и юридической науке. А ведь коммунистам после прихода к власти, чтобы не тыкаться, как слепым котятам, крайне важно будет открыть те труды, и одними из первых – работы Анатолия Венедиктова.

Возвращаясь к вопросу о классовом содержании социалистических преобразований и роли нового собственнического феномена у рабочего класса, обратим внимание на одну идею в упомянутой работе Венедиктова «Государственная социалистическая собственность». Выстраивая правовые механизмы регулирования социалистической экономикой, Венедиктов пишет, что понятие социалистического госпредприятия как органа непосредственного оперативного управления государственным имуществом не может быть сведено к понятию его администрации (дирекции), а должно включать организованный государством коллектив рабочих и служащих, выполняющих во главе со своим руководителем возложенный на предприятие отрезок единого государственного плана.

Академик признается, что еще в 1928 году он не учитывал этот фактор, пытаясь по инерции внедрять буржуазную трактовку в понятие советского юридического лица. Почему произошло такое «прозрение», академик не пишет, но сегодня мы можем сказать, что это не было преодолением теоретической ошибки, а связано с обратным влиянием бурного роста экономики, количественного и качественного роста рабочего класса, который стал весомо заявлять себя именно как субъект социалистической собственности.

Грубый пример для пояснения: в 1919 году рабочие вышли на работу в выходной день и безвозмездно отремонтировали четыре локомотива. Если на этот эпизод смотреть с точки зрения буржуазной экономической науки, то непонятно, откуда появились эти четыре локомотива – с нулевой себестоимостью! (Если быть скрупулезно точным – с себестоимостью металлолома). Такое в бухгалтерию буржуазной экономики не укладывается. Но вот появился фактор рабочего класса как ответственного собственника, и ученым-экономистам пришлось корректировать экономическую науку, которая должна теперь учитывать появляющиеся «ниоткуда» лишние локомотивы, кубометры, тонны, станки, самолеты и танки.

Столбим: Существенным содержанием науки о социалистической экономике было признание и учет фактора нового формационного собственника в лице рабочего класса. Новая наука принимала его во внимание как в учете рабочего класса в схеме принятия управленческих решений (новом определении юрлица госпредприятия), так и по итогу: в приращенных показателях экономики.

Теперь мы можем выстроить сталинскую модель государства. Для этого повторим и дополним описанную выше схему нового типа рабочего классового самосознания, ибо она ляжет в основу нового строя.  

А где в этой схеме Коммунистическая Партия, которую, как мы помним, Сталин предлагал освободить от хозяйственно-управленческих функций? – Она в Классе! Она Его неотъемлемая Часть. Она занимается идеологией и теорией – она ум Класса! Без Нее Класс слеп, он теряет чувство консолидированного Собственника. Коммунистическая Партия занимается кадрами, то есть она – руки Класса! Она не управляет Хозяйством напрямую. То есть, если кто-то из членов партии работает в Правительстве, то появиться он там может только как Спец и функционально работает, как Спец, а не как представитель и функционер партийной структуры. Правительство и в целом Исполнительная система (Спецы) руководимы Советами, и вот уже через них (составляя в них большинство) Класс и Партия выполняют свою функциональную руководящую роль.

Вот такой представлялась модель социалистического государства сталинской команде. Не возникало нужды прибегать к рыночным стимулам и механизмам (кстати, не надо это путать с материальными стимулами, премированием, когда вознаграждение получалось по труду). Точнее говоря, рыночные стимулы были возможны и даже объективно необходимы, но только там, где рабочий класс еще не мог проявить себя в полную силу как класс-собственник – где производство было малочисленным, носило подсобный, кустарный характер и т.п. То есть, в целом, рыночные стимулы и механизмы не должны были играть ведущей роли. Поэтому Сталин и допускал сосуществование в экономике социалистических и товарно-денежных отношений и при этом не беспокоился за социализм в целом, поскольку крупная, ключевая для экономики собственность все равно оставалась в руках наиболее крупных и ответственных отрядов рабочего класса. А распространение социалистических отношений в неохваченные крупным производством сферы виделось через развитие и расширение идеологической партийной работы – через расширение пропаганды и агитации.

Дополним: вся совокупность такой работы партии в усложняющихся условиях в свою очередь требовала постоянного изучения и глубокого теоретического осмысления (напомним путь А. В. Венедиктова от 1928 до 1949 года). Теория становилась неотъемлемой частью идеологической работы партии в понимании Сталина и его команды.

Подводя черту под разделом, столбим: Суть сталинской партийно-государственной модели в том, что партия стоит не над государством, а управляет государством, исключительно из среды рабочего класса – ведущего собственника общественных средств производства и ведущей политической силы в системе Советов (порожденной им же самим).

Однако, как мы знаем, эта историческая модель не реализовалась. И не в силу ее идеализированности и слабости. Сменивший Сталина на посту руководителя партии Хрущев перенес акцент партийной работы с идеологической работы в рабочей массе на хозяйственно-управленческие методы. Сосредоточившись на командно-административных методах, партия не просто стала недорабатывать в идеологическом плане, но переставала в полной мере выполнять свою историческую миссию воспитания нового собственника.  

влияние на принятие управленческих производственных решений (даже когда это крайне необходимо) командноадминистративной системой в принципе не предусмотрено. Просто нет в ее арсенале механизмов управленческого участия рабочих.

Нередко командно-административные методы управления сопоставляют с армейскими. В строгой иерархии и подчинении видят суть и даже пользу командно-административной экономики, кивая на то, что благодаря ей страна сумела выиграть Великую Отечественную войну. Однако перевод рабочего в категорию солдата на деле деклассирует его. Ведь солдаты и рабочие – это функционально разные категории управляемых людей. Если от солдат действительно требуется точное и беспрекословное выполнение приказов, то рабочий на своем рабочем месте должен быть ответственным исполнителем, творцом и, главное, хозяином. Не являясь юридическим собственником своего станка, рабочий функционально выполняет свои обязанности именно как его собственник.

Командно-административной системе, построенной на армейских принципах, концептуально мешало собственническое отношение рабочих к средствам производства и уж тем более вытекающее отсюда его участие в управленческих решениях (какая же тогда это командная система?). Но, как видим, при этом рабочий класс перестает быть полноценным классом – это солдатская, а точнее сказать, аморфная масса. Ею не движет классовый интерес собственника, она безразлична к качеству своего труда, готова продаваться и перепродаваться работодателю, готова менять профиль деятельности, вообще покидать рабочую среду, уходя в иные сферы деятельности.

Столбим: Командно-административная система развернула войну с рабочим классом, которая выражалась в деклассировании рабочих. Она начала бить в самую суть нового классового самосознания рабочих – в собственническое отношение к средствам производства.  

Однако все коммунисты ведь не могут заседать в парткомах, кто-то должен работать в цехах, почему тогда рядом с девушкой-наладчиком не оказалось какого-либо рядового коммуниста? – Потому что, выстраивая командно-административную систему, партия не могла сама не выстроиться по типу структуры командно-административной системы. Она сама стала строиться по армейскому принципу, где рядовой партиец – только исполнитель, а управленческие решения – прерогатива исключительно высоких партийных руководителей. Грубо говоря, заступившегося за девушку-наладчика партийца ждал бы точно такой же разбор в партийном комитете. А занятие стороны командно-административной системы в сути своей есть деидеологизация партийца-коммуниста.

Деидеологизация не пускает партийца стать в конфликте на сторону рабочего, она ставит стену между членством в партии и членством в рабочем коллективе (обобщенно – в классе). Суть деидеологизации коммуниста выражается в том, что он отстраняется от своей главной задачи и миссии – нести в рабочие коллективы идеологию хозяина. Вся партийность сводится лишь к поддержке выработанных в парткомах решений, посещению собраний и уплате членских взносов.

Как это ни покажется странным, но наиболее выпукло та «болезнь» КПСС стала видна на наследнице КПСС – крупнейшей коммунистической партии России – КПРФ. Да и, собственно, любой другой партии на политической арене в РФ («Какую бы мы сегодня партию не строили, у нас получается КПСС»). Старая «болезнь» выражается в том, что понимание рядовой партийности нередко сводится к тому же посещению партийных собраний и уплате членских взносов. Конечно, теперь сюда добавляются еще и участие в выборных компаниях, пикетах, демонстрациях и т.п., но только не работа (для коммунистов) непосредственно в рабочих коллективах. Впрочем, более подробно о нынешней сверхзадаче партии поговорим в конце данной беседы. Здесь же не будем разрывать текущую нить рассуждений. Вернемся к проблемам начавшейся деидеологизации КПСС.  

Здесь впору вспомнить слова Ленина, что вакуум коммунистической идеологии обязательно заполнится идеологией буржуазной. Собственно говоря, это и произошло. Ряд коммунистических тезисов были сохранены – а именно те, что оказались удобными для командно-административной системы. Те же, что нельзя было переиначить, например, принципиальное положение о рабочем, как хозяине заводов и фабрик, были выхолощены и превращены в пустозвонство. Представление о коммунистическом отношении к труду свелось к солдатскибезусловному (это называлось: «сознательному») выполнению планов и заданий, вырабатываемых в высоких кабинетах.

А по-другому и быть не могло: «брошюры» и тезисы коммунистической идеологии заставили служить идеологии «хозяина и исполнителя». Ключевой же тезис – о правящей роли коммунистической партии в социалистическом строительстве – был изуверски перевернут, превратившись в культ новых и старых вождей – генеральных, областных и местных, возвеличивание, славословие, сотворение культовых пропагандистских лозунгов, и, наконец, в 6-ю статью Конституции. Мы говорили уже о хозяйственно-правовом значении 6-й статьи Конституции. Теперь добавим еще одну ее грань – идеологическую. Обратим внимание, что политическое лидерство объявлено за партией, а не за классом, а, учитывая, что в партии тоже произошло расслоение по вертикали, то это ознаменовало триумф идеологии «хозяина и исполнителя» – буржуазной идеологии. Неспроста после ее узаконивания начинаются стремительный обвал социализма и кризисные явления не только в экономике, но и во всех сферах жизни.

Столбим: Подчинение партии задачам командно-административной системы – это, по сути, деидеологизация партии и ее членов. Более того, выдвижение на первый план в партийной работе хозяйственных функций – это не просто отодвигание на второй план идеологической работы, это разворот идеологии и внедрение иной – идеологии «хозяина и исполнителя», по своей сути буржуазной.  

После десятилетия войны с рабочим классом и логичной потери ведущего рабоче-классового мотива руководители системы неизбежно оказались перед необходимостью поиска иного мотива, и нашли его в стремлении к наживе и торгашеству, наукообразно назвав это стремлением к прибыли и логично открыв дорогу к скатыванию в капитализм.

Была обрушена и идеологическая работа партии в рабочих коллективах. Рабочие на интуитивном уровне начали ощущать, что из коммунистической идеологии стали лепить буржуазную, более того, ощутили развернувшуюся против своего класса войну, и, в конце концов, стали воспринимать всю идеологическую партийную работу как нечто чуждое себе, как нечто классово враждебное.

Так идеологическая работа партии, которая должна была возвышать рабочих как собственников народного достояния и потому органично впитываться и приветствоваться ими, стала как раз рабочими и отторгаться. Результатом неприятия идеологии, точнее говоря, извращенной и буржуазной по сути идеологии, стало отторжение на подсознательном уровне всего того, что хоть как-то связывалось с этим словом. А в целом в общество на плечах деидеологизации стала вторгаться уже прямая буржуазная идеология – как бы «не идеология вовсе», а всего лишь «рассуждения» о преимуществах частной собственности, либеральных свобод, буржуазных «ценностей» и порочности социалистических социальных гарантий.

Столбим: Результатом борьбы командно-административной системы с рабочим классом стали подавление чувства собственника средств производства и вместе с этим утеря принципиально важного для социалистической формации рабоче-классового экономического мотива — «продукта как для себя». Все это осуществлялось на фоне полной дискредитации понятия «идеология».  

административная система так крепко бетонировала власть в руках первых руководителей, что замена любого из них оказывалась невозможной даже при падении его авторитета. Но если каждого нижестоящего «первого» все-таки мог сменить вышестоящий руководитель, то генеральный секретарь, не имея над собой никого, оказывался фактически неприкасаемым.

Случившиеся к 1985 году подряд несколько смертей Генеральных секретарей ЦК КПСС сделали очевидным для всех, что командно-административная система заходит в тупик. Слишком наглядно проявила себя ее некомплементарность выбору «первых» («Если не /этот/, то кто?»). Командноадминистративная система могла обновлять высших правителей только через их похороны, причем следующим кандидатом был опять наистарейший, система фатально перерождалась в геронтократию. Назначение Горбачева было нелегким для системы шагом – ведь власть, попадая к молодым, миновала многих из тех, кто ее «заслужил». В обществе же это было воспринято, как удар по командно-административной системе.

А теперь три немаловажных момента. Первое: в принципе, удар по системе был нанесен уже не впервые. Предыдущим мощным системным ударом и тоже сверху можно считать снятие Хрущева. Тогда ударили по самой очевидной и дичайшей отрыжке командной системы – волюнтаризму. Все последующие секретари такого практически себе не позволяли.

Второе: оба удара были нанесены не по сути системы, а по ее последствиям, причем один порок «гасился» вознесением другого. Так, ударив по геронтократии, воскресили хрущевский порок – волюнтаризм (теперь уже горбачевский), и наоборот – предыдущий удар по волюнтаризму неотвратимо катил систему в геронтократию. Получались качели, которые держались на оси, остающейся неизменной.

И третье: удары наносились по верхушке айсберга. На всех нижестоящих структурных уровнях (областных, городских, сельских) сохранялись как волюнтаризм, так и, одновременно, формула «Если не /этот/, то кто?», создавая повсюду гремучую смесь. Эта гремучая смесь впоследствии перевалила через формационный переворот, породив ту трагедию, о которой говорилось чуть выше: «Если не Путин, то кто?» – мы имеем фактически полную несменяемость верховной власти при ее полном волюнтаризме (без всяких качелей).

Вместе с тем видно, что при социализме командноадминистративная система, хоть и через качели, но все-таки была способна к самоочищению. Это было возможно благодаря сосуществованию и борьбе разных тенденций в обществе и самой структуре командно-административной системы. Отнюдь не одни враги социализма возрождали идеологию «хозяина» и разворачивали системную войну с рабочим классом. Ведь не из вражеских побуждений начальник девушкиналадчицы в приведенном эпизоде из фильма «Москва слезам не верит» затыкал ей рот. Он тоже бился за социалистическое производство, но делал это так, как понимал сам. Рано или поздно адептам системы становились очевидны ее пороки, и, если в основе их мировоззрений лежало «социализмкоммунизм-светлое будущее», они оказывались способными идти на слом собственных стереотипов. Так и произошло в случае Перестройки.

Столбим: Командно-административная система не была застывшим образованием, она развивалась в борьбе со своими собственными последствиями, подобно качелям. И залогом ее движения было то, что в самой ее структуре сосуществовали и боролись разные тенденции.  

Здесь уже писалось о том, что пиком политической части Перестройки была борьба против шестой статьи Конституции о руководящей роли КПСС. Но напомним такой факт: первые месяцы после прихода Горбачева и объявления им курса на Ускорение и Перестройку компартия испытала всплеск приема новых членов. Общество с воодушевлением восприняло Перестройку, увидев в ней, в первую очередь, борьбу партии против командно-административной системы. Поначалу борьба не велась против КПСС, людям увиделось, что именно обновленная с приходом Горбачева КПСС может возглавить процесс слома этой системы. Однако, увы, поскольку борьба велась только с ее издержками, то она тоже стала заходить в тупик.

Возьмем в качестве характерного примера провалившуюся затею с выборами директоров предприятий. Этим хотели обновить директорский корпус, который вдруг увиделся главным тормозом перестройке, и, одновременно, как бы замышлялось поднять на высокий уровень внутризаводскую демократию. Однако именно в этом и проявилось неправильное понимание социалистической демократии. Выборы заканчивались, на высокие должности попадали бездари, и становилось ясно, что дело не в выборах. Демократия на предприятии заключается не в том, чтобы выбирать директоров, а в том, чтобы иметь механизмы текущего рабочего влияния на них, причем на любых директоров (ведь не боги горшки обжигают) и в любое время. Механизмы рабочего влияния! – Вот что осталось за рамками внимания. Однако напомним, выше тут говорилось, что последнее одновременно является и проявлением собственнического признака у рабочего класса. Но этого не было, это было давно уже разгромлено, извращено и осмеяно, как кондовый пропагандистский примитивизм двадцатых и тридцатых годов, и поэтому об этом не вспомнили.

Вот так в самый критический момент нашей истории сказались долгие десятилетия подавления рабоче-классовой идеологии и теоретической работы, не позволившие увидеть, что суть командно-административной системы – классовая, что надо было не на директорском корпусе концентрировать внимание, а на рабочем классе, поднимать уровень его реального участия в повседневной управленческой работе.

Как бы ни обновляли директоров и региональных партийных руководителей, новые опять попадали в действующую схему командно-административной системы, в их руках были только ее механизмы, а, значит, все попытки «ускорить и перестроить» ничем не заканчивались. Ситуация требовала политического решения, логика вела к разбору истоков командноадминистративной системы, что неминуемо заставило бы обратиться к сталинским идеям и методам избавления от нее, однако вместо этого на щит было поднято диаметрально противоположное – хрущевский антисталинизм. Командно-административную систему увязали с перевернутыми представлениями о якобы сталинских методах правления, и антисталинская логика неотвратимо привела к сваливанию вины на коммунистическую идеологию и на КПСС в целом. Политический тренд Перестройки был развернут на отождествление командно-административной системы с системой партийного руководства и, соответственно, с 6-й статьей Конституции.

Столбим: Перестройка началась сверху, была делом компартии, и ее целью был слом командно-административной системы. Однако она велась с непониманием сути системы, чем воспользовались противники социализма, развернув ее против самой начавшей перемены КПСС.

Несколько слов, в чем выражается реакционность такой формы, чем принципиально отличается Учредительное Собрание от Съезда Советов. На съезд Советов съезжаются работающие представители работающих органов. В Учредительном Собрании депутат представляет абстрактных избирателей, проголосовавших за его программу, то есть представляет свою как бы победившую программу и в конечном итоге – просто сам себя. При этом он не работает в низовом властном органе, предметно обеспечивающем жизнедеятельность какого-либо города или поселения. Он не знает, как зарабатывается хлеб, точнее говоря, как органы власти ведут работу по обеспечению людей хлебом. Депутат связан с населением только через свои индивидуальные приемные, куда люди идут со своими личными проблемами, как на поклон. Он видит себя вершителем судеб, а не рабочей лошадкой.

Эта психология особости (элитарности) проникает в Учредительное Собрание (и горбачевский Съезд депутатов), депутаты принимают решения, не понимая, как те будут реализовываться в жизни. И неслучайно, что именно Съезд народных депутатов (так и хочется слово «народных» взять в кавычки!) принял разгромные для страны решения. Он как бы оказал, что стало бы со страной в 1918 году, останься власть в руках Учредительного Собрания.

Столбим: «Без теории нам смерть!» Слова Сталина оказались пророческими. Завершающую черту Перестройке подвели Съезды народных депутатов СССР и РСФСР, которые формировались в глубоком противоречии с ленинской теорией – а именно как кальки буржуазного Учредительного Собрания 1917 года. Неслучайно они приняли разгромные для страны антисоциалистические решения.  

Этот этап можно характеризовать как период тесного переплетения двух Россий. Одна – та, что затеяла Перестройку для улучшения социализма, другая, которой Перестройка нужна была для перехода на капиталистические рельсы. Первая Россия стояла на прочном фундаменте еще социалистической Конституции, другая не имела своей Конституции, но имела широкие полномочия президентской власти. Эти полномочия позволили резко взвинтить темп капиталистических реформ. Страна испытала шоковую терапию, непредсказуемо для всех взлетели розничные цены, экономика испытала глубокий спад, форсировано велось перераспределение собственности, все это бросило подавляющую часть населения за грань нищеты. Первоначальный капитал «малиновых пиджаков» накапливался демонстративно криминально, хамски, вне рамок законности.

В итоге тот самый депутатский корпус, который в свое время провозгласил Декларацию независимости и избирал Ельцина председателем Верховного Совета, который принимал программу приватизации и дал Президенту широкие полномочия, теперь вдруг осознал, что не за то боролись. Депутатский корпус встал на сторону первой – социалистической России. Конституция давала в руки депутатов достаточные инструменты для выправления ситуации. А та зашла настолько глубоко, что необходимо было начинать с политических решений. Поэтому депутаты фактически начали атаку на гайдаровское правительство и Президента. В апреле 1992 года им удается сместить гайдаровский кабинет.

Со своей стороны, «Президент другой России» Ельцин настойчиво пытается внести изменения в Конституцию, объявляет о конституционном кризисе, инициирует манипулятивные референдумы о доверии гайдаровским реформам и принятии своей Конституции, собирает конституционное совещание, на котором затыкает рот всем своим оппонентам (его прислужники не дают выступить Хасбулатову и грубой физической силой выталкивают из зала автора социалистического варианта Конституции Слободкина).

Однако, даже разработав и приняв на конституционном совещании свой проект Конституции и получив в ходе манипулятивного референдума «согласие» россиян на новую Конституцию, Ельцин был не в силах преодолеть депутатское противодействие. Более того, и это оказалось решающим, в ходе противостояния наконец-то определились со своей позицией региональные руководители. Они отказались поддержать Ельцина. Как итог – в марте 1993 года Съезд лишает Президента дополнительных полномочий и урезает имеющиеся.

Депутаты настроены на импичмент Ельцину, который, согласно прогнозам аналитиков, имел все шансы состояться к декабрю 1993 года. Ситуация медленно, но верно шла к выдыханию буржуазной параллели России – наворовавшимся предстояло отвечать перед законом. В этих условиях иначе как через неконституционный, насильственный слом сопротивления депутатов ельцинская команда взять власть в свои руки не могла. И дальнейшее развитие событий дает основания полагать, что именно такой сценарий и был приведен в действие.

21 сентября 1993 года Президентом параллельной России Ельциным принят Указ «О поэтапной конституционной реформе», который предписывал приостановить деятельность Верховного Совета и прекратить полномочия народных депутатов РФ [9]. Верховный Совет отказался подчиниться этому Указу, Конституционный суд признал Указ не соответствующим Конституции и дающим основание для отрешения Президента от должности, что и было тут же сделано Верховным Советом. На следующий день собрался Съезд народных депутатов. Еще через несколько дней Белый дом был оцеплен милицией и внутренними войсками. К Белому дому начали стихийно подтягиваться тысячи его защитников. При посредничестве церкви прошли переговоры противоборствующих сторон, которые завершились принятием протокола о поэтапном «снятии остроты противостояния», состоялось совещание представителей 62 регионов, которые фактически встали на сторону Верховного Совета и предложили провести одновременные досрочные выборы народных депутатов и Президента России.

Как видим, даже на открыто конфронтационном витке ситуация продолжала склоняться против Ельцина. Ни в спокойной, ни в конфронтационной ситуации он ничего не мог сделать. Армия в его руках становилась бесполезной. Ведь, казалось бы, чего ему стоило сразу взять штурмом беззащитный Белый дом? Однако военные не смогли бы сделать ни одного выстрела – ведь это была советская армия. (Напомним, что в августе 1991 года армия не решилась на стрельбу, а в 1993-м, когда 3 октября началась реальная пальба на улицах, Грачев решился отдать приказ на огонь из танковых орудий по Белому дому, только вытребовав личное распоряжение Ельцина). Низложенного президента могло спасти только опускание противной стороны до его плинтусового уровня. Это и произошло.

Руководители Верховного Совета раздали депутатскому корпусу совершенно бессмысленные автоматики и организовали штурмики московской мэрии и Останкино. В игрушечную войну против силовых структур втянулись и уличные радикальные левопатриотические организации. Уважаемые мной Трудовой Фронт, РКРП и различные патриотические организации вплоть до неуважаемых откровенно фашистских в самый сложный момент вдруг объявили о начале восстания. Это игрушечное «восстание» обернулось кровью сотен самых настоящих живых людей и переворотом.

Подошла пора столбить выводы, но рука не поднимается это делать. Пальцы набивают на клавиатуре Трагедию. Не легкий текст выходит на монитор, а тяжелый и мрачный. И уже не хочется играть в игры со столблением. Представьте себе, в 1941 году немцы взяли бы таки Москву и начали бы из орудий крушить Кремль. И пришлось бы тогда описывать, как в красных кирпичных стенах появляются дыры от рвущихся снарядов, как проседают, заваливаются и рушатся башни Кремля, как под ржание и гыкающие восторги чужеземной лающей речи падают на брусчатку и разбиваются огромные рубиновые звезды… Тя-же-ло… В сентябре-октябре 1993 года

людей в Москве убивали просто так. Снайперы расстреляли попытку организовать живое кольцо вокруг Белого Дома. Стреляли по движущимся теням в окнах московских квартир. (Из воспоминаний москвичей: Девушка подходит к окну, родители ей кричат: «Отойди, опасно!» – «Ну что вы, мама!? Я с краешку. Недолго…» И падает…)

Зная финал трагедии 1993 года, задаешь себе вопрос: а, собственно говоря, как оно вылепилось – это вселенское зло? Откуда взялось? И, напрягая волю, чтобы вернуться-таки к сухому отстраненному анализу, вновь приходишь к горькой констатации: будь Ельцин не Президентом, а Председателем Верховного Совета – никакой стрельбы и танков на своих улицах Москва бы не увидела, ведь сам «царь Борис» сидел бы в Белом доме, точнее говоря, занимал бы Кремль вместе с Верховным Советом. А прокручивая все события начала девяностых, можно с уверенностью добавить, что не было бы также никакой шоковой терапии и криминальной приватизации – все издевательства исполнительной власти гасились бы на сессиях Верховного Совета. Причиной трагедии и сотней смертей, как ни крути, опять стало введение президентской формы правления. Да, за введение этого поста проголосовал народ на референдуме, но инициативу-то проявили депутаты (на этот раз не КПСС!). Ну зачем?! Не поставь они на референдум вопрос – никому бы в голову не пришло за такое голосовать!

Копаем еще глубже – в депутатские мотивы – и видим, что введение президентской формы правления для них – вольных художников, не работающих в Советах, – это естественное продолжение их личной самости, это шаг по выведению первого лица государства из-под коллективного депутатского контроля. Это высшее проявление идеологии безответственной элитарности, естественное для них – ведь они точно так же сами (повторим еще раз) представляли в верховном органе власти не избравших их людей, а свои предвыборные программы, то есть, в конечном итоге, – всего лишь самих себя. Президентская форма – это отрыжка «учредиловской» сути Съезда депутатов, высшее выражение такой псевдо-, а точнее говоря, антидемократии.

И наконец, откручивая еще немного назад, заглядывая в самый корень, и вспоминая, как под вывеской Съезда народных депутатов фактически вылепили Учредительное Собрание, волей-неволей опять приходишь к выводам о грубейшем попрании теории – том самым попрании, которое стало следствием пренебрежения идеологической работой. «Без теории нам смерть!» – и страна, наконец, ее увидела.  

Выше в этой статье при разборе ситуации, развивавшейся в стране, начиная с тридцатых сталинских годов и до перестройки, был применен классово-партийный анализ. Классовый анализ истории позволяет избегать огромного количества разнонаправленных частностей, не тонуть в субъективных оценках и личностях и потому является строго научным. Попробуем его инструментарием воспользоваться и сейчас.

Уже было сказано, что с партийно-классовых позиций Съезд народных депутатов СССР можно рассматривать как реинкарнацию эссеровско-меньшевистского Учредительного Собрания. То же самое можно сказать и о Съезде народных депутатов РСФСР. Так называемые независимые депутаты, выбранные в период антикоммунистического шабаша конца восьмидесятых, – суть выдвиженцы и производная от деклассированной и сбитой с толку буржуазной идеологией толпы. Неслучайно в руководство Верховного Совета РСФСР были избраны по сути антикоммунисты. Они не желали возрождения социализма и потому в критический момент последних дней сентября 1993 года, когда до них вдруг дошло, что без Ельцина капиталистические реформы могут быть свернуты, они предсказуемо дали задний ход – приняли тактику переговоров с отрешенным ими же Ельциным.

Далее, в бесформенно-беспартийном корпусе «народных» депутатов Съезда, состоящем из амбициозных личностей, на ведущие роли могли выбиться лишь самые амбициозные. Их наполеоновски-люмпенские замашки вылились в эпатажное руководство толпой, которая вдруг сама пришла к ним. Да, к ним собрались защитники Белого Дома, движимые лучшими намерениями, но с балкона Белого Дома собравшиеся увиделись лишь послушной толпой, которую можно использовать для давления на переговорах. Тем более что подогрев толпы призывами к эпическому «восстанию» требовал выхлопа. Ведь просто стоять – это не восстание. Нужно было что-то грандиозное. Отсюда и «громовержские» речи с балкона Белого Дома, и бросание людей на игрушечные, бессмысленные штурмы.

Чтобы не быть голословным, обратим внимание на такую деталь: Руцкой призвал штурмовать мэрию. Он до сих пор (спустя четверть века) оправдывает этот призыв тем, что надо было захватить спрятавшихся в мэрии неизвестных личностей, обстрелявших шествие. Вспомним, однако, что Руцкой в тот момент официально значился в должности и.о. президента. И вообразим такую ситуацию: в каком-либо городе, в каком-либо из зданий засели вооруженные преступники. Кого власти города должны послать на захват и нейтрализацию этих лиц? – Уличную толпу? Или органы охраны правопорядка? Да, милиция отказывалась признать Руцкого президентом, но даже в этом случае на сигнал о вооруженных людях, спрятавшихся в мэрии, она должна была отреагировать, и в любом случае нельзя посылать туда просто горожан. Спрашивается, что это за президент, который принимает решения совсем не правового характера? Вот вам наглядно беда парламентской власти, когда она оказывается в руках «независимых», политически люмпенизированных личностей, и на деле мелкобуржуазной.

Да, Съезду требовались народная защита и поддержка, он работал в трудных условиях, без света и воды, но работал. Так назовите же свое выступление не восстанием, а поддержкой единственно законного на тот момент органа власти! Тогда всему миру Ельцин был бы выпукло обозначен как мятежник! И тогда у военных не было бы морального основания подчиняться его приказам. У того же Грачева – советского генерала – даже не повернулся бы язык выпрашивать распоряжение Ельцина на стрельбу по Белому дому. Гораздо мудрее оказались регионы. Они начали оказывать реальную поддержку Советскому органу власти. Еще раз подчеркнем, время все равно работало на Верховный Совет.

В этих условиях требовалось именно спокойствие и выдержка, чтобы хотя бы дать возможность представителям регионов – огромной России – собраться, именно в этих условиях как раз нельзя было устраивать уличные волнения. Время, еще раз подчеркнем, тягуче капало за Верховный Совет. Именно потому к спокойствию и призвал Зюганов, обрисовавший в своем телевыступлении ситуацию достаточно широко – не в узких рамках Москвы, а страны в целом [10]. Он сказал о поддержке регионов, о готовящемся судьбоносном совещании. Увы, это его выступление до сих пор спекулятивно преподносится как предательское. Но лишь в одном можно корить Зюганова – опоздал! Московские события октября 1993 года уже не подчинялись долгоиграющим тенденциям.

Улицу захлестнула эйфория. Машина провокаций заработала куда быстрее, и черная отметина неотвратимой смерти уже лежала на еще живых москвичах. Даже без уличных волнений, штурмов мэрии и Останкино провокаторы все равно открыли бы стрельбу. Да, собственно, она уже и велась – как писалось выше – по демонстрантам и окнам. Стрельбу все равно приписали бы защитникам Верховного Совета (зря что-ли раздали им автоматики?). Разыгрывался сценарий оранжевой революции, а от нее тогда еще не существовало противоядия. «Якобы восстание» стало предлогом – пугающей мир твкартинкой и явно спланированным эпизодом в этом сценарии, хотя и не определяющим.  

Можно ли просто рабочего, пришедшего с улицы, считать представителем рабочего класса? Нет! В этом случае он просто горожанин. Он только тогда представитель рабочего класса, когда идет с классом. В этом, кстати, огромнейшая ошибка советской пропаганды, идеализировавшей рабочего человека тем, что изображала его мудрым, сознательным и примерным везде где угодно – на работе, дома за обеденным столом, на рыбалке, на школьном утреннике. Его классовые признаки – не в какойто особости, непостижимой для интеллигентов высокости, они в коллективистском созвучии, слитности с рабочим коллективом, единении, сплоченности, классовой солидарности. Эти качества категорийно могут возникать только в рабочей среде – в цеху, либо, если речь заходит об улицах, – в организованных колоннах вышедших на улицы рабочих коллективов. (Грубо говоря, на заводе ты рабочий класс, а на улице, если ты сам по себе, – просто гражданин).

Толпа, состоящая просто из горожан, во главе которых любят шествовать со своими знаменами Трудовой Фронт и иже с ними, это не рабочая, а мелкобуржуазная толпа. Организованные рабочие колонны, руководимые и построенные хотя бы теми же партийцами из РКРП, где все строго свои, не допустили бы к себе неизвестных личностей, не поддались бы на призывы непонятно кого к провокационным действиям. Именно на них опирались бы реальные организации и партии, позиционирующие себя выразителями интересов рабочего класса. Но вместо этого у Белого дома собралась бесформенная неклассовая толпа, которую попытались оседлать и левые, и фашисты, которая вообще-то пришла стать живым кольцом вокруг Белого дома, но которую послали штурмовать мэрию и Останкино.  

А теперь обратите внимание на немаловажное обстоятельство: намеревавшиеся собраться и защитить Советскую власть

руководители субъектов Федерации – это ведь неразбитые остатки номенклатуры еще советской командноадминистративной системы – той самой номенклатуры, которая с одной стороны подвела социализм к потрясениям, но которая в контексте противостояния президентскому произволу вдруг стала последним оплотом советского строя. Вот так неожиданно проявила себя ее двоякость. Добавим сюда, что если бы горбачевский Съезд народных депутатов формировался не по схеме «Учредительного собрания», а из представителей региональных и местных Советов, то это был бы принципиально другой Съезд.

Немного позже этот же неразбитый еще административный остов советского строя сформировал так называемый «красный пояс» из регионов, где у власти стояли «красные» губернаторы. Он даже нарастал при Ельцине, и только Путину с его чекистско-олигархической командой удалось распылить и уничтожить «красный пояс» и сделать губернаторский слой уже своей опорой. И, кстати, губернаторские выборы осенью 2018 года показали, насколько, оказывается, важен для режима этот уровень власти. Ведь до тех пор нам думалось, что режим будет зубами держаться за три вещи: президентский пост, телевидение и образование. Теперь к этому добавился и губернаторский корпус. Его потери режим боится подобно смерти.

Вообще для такой гигантской страны при любой системе ее остов – регионы. Каково бы ни было значение столицы для политических процессов в стране, как бы ни твердили, что все революции делаются в столицах, но потеря региональных руководителей для любого российского режима – это крах. В этом, кстати, и загадка становления командно-административной системы при Хрущеве. Именно на регионах, а не на верхушечной партийной борьбе она выкристаллизовалась. Именно региональные секретари раскручивали маховик репрессий, они же затем сняли сталинскую команду, продолжившую сталинскую партийную реформу. Командно-административная система формировала основу строя – скелетную вертикаль, структуру, кадры и даже создала свою религию.

Однако не будем углубляться в новую обширную тему. Нельзя в одной статье объять необъятное, главное – показать, что она являлась остовом не только строя, но и страны во всей полноте ее жизни. И после переворота 1991 года, в принципе, как многогранный и живой остов никуда деться не могла.  

Первый. Как и в случае СССР, роковую роль сыграла президентская форма правления – на этот раз кровавую роль.

Второй важный момент: охранная роль, которую, несмотря на проигрыш, все же сыграли социалистическая Конституция и Советская власть. Это очень важно понимать, чтобы отметать все разговоры о якобы конституционном кризисе. Никакого конституционного кризиса не было. Высший закон страны работал. Все решения по отрешению Ельцина от должности, принятые после 21 сентября 1993 года, были приняты именно благодаря Конституции, то есть строго в правовом поле, и поэтому все тогдашние и последующие действия главного экспоната нынешнего ельцин-центра, рядового гражданина Бориса Николаевича, повлекшие массовую гибель людей, должны рассматриваться как уголовное преступление. Думается, что Суд Истории, да и не только он, но и какой-нибудь московский районный суд еще вынесут такой вердикт.

И, наконец, третий – главный – момент: менять государственный строй не хотел сам народ – тот самый народ, который в конце 80-х выступил против 6-й статьи Конституции, который молча прореагировал на запрет компартии и фактически лишил страну гаранта социалистической системы. Он вышел на защиту. Говорят, что не вышел. Вышел! Причем речь идет даже не столько о собравшихся живым кольцом вокруг Белого Дома москвичах. 83 субъекта Российской Федерации из 86 выступили против Указа Ельцина о роспуске Съезда и Верховного Совета. О прозрении депутатов хоть и куцей, но, хотя бы по названию – Советской власти выше уже сказано.

Пробуждалось то глубокое советское наследие, которое копилось в людях десятилетиями Советской системы. Да, выше говорилось о провале идеологической работы КПСС, о потере ориентиров у рабочего класса, но падение не было всеохватывающим. Социалистическое воспитание подспудно все равно шло. Да, в стране главенствовала идеология командноадминистративной системы, которая по сути своей была буржуазной, но одновременно воспитывал и строящийся социализм. Воспитывали даже закостеневающие лозунги и затасканные штампы. Чувство социалистического собственника проникало через особую социально-распределительную систему, ставшую отличительным признаком социализма. Кроме того, в системе уже работал прообраз коммунистического типа распределения – мощные социальные гарантии, бесплатный доступ к жизненно важным услугам.

Если партия недорабатывала в социалистическом воспитании рабочих, как ответственных хозяев народного достояния, то многие доходили до этого самостоятельно, воздействием самой социалистической действительности. Были действительно искренние ударники, были хорошо воспринимаемые населением субботники, были сознательные творцы новых отношений. После капиталистических реформ первых девяностых у людей это проснулось. Они стали подниматься на защиту социалистических ценностей. И не случись в критический момент 3 октября 1993 года провокаций со штурмами московской мэрии и Останкино, не появись у Ельцина повода для расстрела Белого Дома, история страны могла снова вернуться в свое магистральное русло.